война угнетенных классов и сословий против класса феодалов и против крепостнической государственной власти. Крестьянская война признавалась высшим выражением классовой борьбы крестьянства. Отмечалась дискуссионность многих проблем истории крестьянских войн в советской историографии: хронологических рамок, социального состава повстанцев, исторического значения крестьянских войн и др.[46]
Исключением для советской историографии конца 1960-х – начала 1970-х гг. явилась дискуссия по оценкам военного коммунизма (И. Б. Берхин, Е. Г. Гимпельсон). Круг тем и проблем, по которым заявлялись различные точки зрения, в данной дискуссии был объективно ограничен. Кроме того, разные позиции были возможны лишь в одном случае: если они вписывались в «общепринятую» концепцию данной проблемы. Никто из участников дискуссии не мог взять под сомнение официальную трактовку Гражданской войны в России. Можно было спорить о частных временных рамках, отдельных эпизодах, но ни в коем случае о содержательных явлениях, например, о причинах и характере перехода к нэпу и т.п[47].
Исследователи крестьянского движения в Советской России в 1960—1980-е гг. в духе сложившейся традиции трактовали крестьянские выступления как «кулацкие», повышенное внимание уделяли роли в них различных оппозиционных партий и сил – эсеров, меньшевиков, бывших офицеров[48]. Советская историография, как правило, квалифицировала крестьянские восстания как белогвардейско-кулацкие или эсеро-кулацкие по руководству и характеру, антисоветские – по политической направленности. Участие широких крестьянских масс в восстаниях трактовалось как «колебания середняка». Большинство советских историков движущей силой крестьянских волнений считало местное кулачество и остатки контрреволюционных элементов. Что же касается трудящегося крестьянства, то его частичное участие в восстаниях признавалось, но объяснялось исключительно привходящими обстоятельствами: принуждением со стороны повстанческого руководства, экономической зависимостью бедноты от кулаков или политической несознательностью бедняков и середняков. Основные причины крестьянских восстаний советские историки видели в слабости местных органов диктатуры пролетариата, высоком удельном весе кулачества в составе крестьянства, организационно-политической деятельности контрреволюционных сил, якобы создавших подпольные Союзы трудового крестьянства (в Сибири – Сибирский крестьянский союз), а также в отступлениях от классового принципа и нарушениях революционной законности при проведении продразверстки[49]. Конкретный эмпирический материал основывался на ограниченной источниковой базе и не подвергался проверке на фактическую достоверность, воспринимался некритически.
В то же время некоторые исследователи выдвигали причины крестьянского недовольства более глубокого порядка: в качестве главной причины крестьянского протеста назывался кризис политики военного коммунизма[50]. Ю. А. Поляков высказал идею о том, что крестьянская борьба есть часть Гражданской войны. В то время этот тезис противоречил официальной установке о «рабоче-крестьянском союзе». В крестьянских восстаниях периода Гражданской войны выделялись новые черты: расширились географические рамки, увеличилась территория, охваченная выступлениями, возросла их массовость, длительность и упорность, наличие выступлений в частях Красной Армии, участие в восстаниях середняков как главная причина их роста[51].
И. Я. Трифонов обратился к изучению перехода от политики военного коммунизма к нэпу. Однако его утверждение о том, что после введения нэпа крестьянство полностью перестало поддерживать повстанцев, не соответствует действительности. Преувеличил автор также представление о том, что повстанцы из-за этого «мстили населению»[52]. В. И. Шишкин отмечал недовольство всего крестьянства Советской властью как носительницей этой политики. В его статьях о социальной природе Западно-Сибирского и других восстаний начала 1921 г. утверждалось, что эти протестные явления имели «массовый крестьянский характер», а выдвижение повстанцами лозунга «За советы без коммунистов» связывалось с кризисом всей советской политической системы, разразившимся на рубеже 1920—1921 гг.[53]
Основное внимание большинства советских исследователей обращалось, в русле официальной идеологии, освещению социально-политических причин крестьянских восстаний, классового характера и политической направленности повстанческого движения, хода боевых действий и непосредственных результатов. Акцент делался на освещении военной стороны событий, тогда как многие проблемы, раскрывающие социально-политическое и идейное содержание восстания, не рассматривались совсем либо упоминались вскользь. Например, совершенно вне поля зрения историков оставались демографические, моральные, психологические аспекты протестных явлений, вопросы о взаимоотношениях повстанцев и местного населения, об участии и роли органов ВЧК, революционных и военно-революционных трибуналов в подавлении восстаний, об их долгосрочных последствиях[54].
В «Истории Коммунистической партии Советского Союза» (интересующие нас том 3, кн.2 и том 4, кн. 1 опубликованы в соответственно в 1968 г. и 1970 г.), признавалось «сочетание трудностей экономического и социального характера с политическим кризисом», который проявился в недовольстве крестьян политикой военного коммунизма. Крестьяне должны были осознать, что они «как бы давали продовольствие рабочим в ссуду до восстановления промышленности». Причинно-следственная связь констатировалась по стандартной схеме: кризисом «воспользовались враги Советской власти, стремившиеся толкнуть крестьянские массы на путь контрреволюции». В ряде районов страны вспыхнули организованные белогвардейцами и эсерами кулацкие мятежи. Подчеркивалось, что антисоветские мятежи поднимали контрреволюционные партии, «втянув в них обманным путем часть середняков». В числе крупных мятежей были названы «кулацко-эсеровский мятеж» под названием «антоновщина», а также Кронштадт. Участники крестьянских выступлений получили наименование «мятежники». «Антисоветские вылазки кулачества» характеризовались как стремление кулаков «подбить крестьян на открытые выступления». Чтобы этого не допустить, требовалось наличие в деревне вооруженной силы, которое «отрезвляюще действовало на противников Советской власти в деревне»[55].
Методологическая заданность, выраженная в официальной партийной истории, определяла крайне ограниченные рамки для освещения крестьянских протестных явлений. В 1970-х – первой половине 1980-х гг. в исследованиях протестного крестьянского движения произошел заметный спад. Как и ранее, протестные крестьянские явления изучались в основном в контексте истории Гражданской войны, взаимоотношений крестьянства с властью. Примером руководства методологическими канонами, заложенными в официальном издании партийной истории, явились две книги Д. Л. Голинкова. Автор – бывший следователь по особо важным делам в Прокуратуре РСФСР и СССР, в 1971 г. опубликовал книгу об истории борьбы с контрреволюцией в Советской России в 1917—1924 гг[56]. Через несколько лет, в 1975 г. в Госполитиздате огромным тиражом в 100 тыс. экз. была издана новая, объемная (703 стр.) книга Д. Л. Голинкова под названием «Крушение антисоветского подполья в СССР (1917—1925 гг.)». Термин «подполье» в заголовке книги не отражал предмет изучения автора – разгром антисоветских движений в Советской России, на Украине, в Белоруссии, Закавказье, Средней Азии. Эмпирический материал книги даже сегодня представляет интерес: в ней достаточно подробно освещены основные протестные выступления крестьянства в указанных регионах. Автором были использованы следственные и судебные материалы ВЧК-ГПУ, трибуналов и судов, т.е. источники, доступ к которым для обычных исследователей был закрыт. Издание Д. Л. Голинкова имело выраженный ракурс, связанный с описанием деятельности советских карательных и судебно-следственных органов.
Карательная политика (по терминологии автора) органов борьбы с контрреволюцией в период военного коммунизма охватывал многие направления: «политический бандитизм», «церковную контрреволюцию», «разгул и крах мелкобуржуазной стихии», «партизанщину», особенности борьбы с контрреволюцией в период нэпа и др. Какие оценки высказывал автор? Крестьянские протестные выступления определялись как контрреволюция, соотносимые с понятиями колчаковщина, деникинщина, врангелевщина. Политическим бандитизмом именовались «антисоветские движения» и «антисоветские выступления», к которым причислялись все «крестьянские мелкобуржуазные движения» и вообще вся «мелкобуржуазная контрреволюция». Как однопорядковые явления, без различия, рассматривались не только махновщина и григорьевщина, но и петлюровщина. Общая оценка карательной политики Советского государства в отношении антисоветских выступлений характеризовалась автором как «последовательное проведение в жизнь классового пролетарского принципа»[57].
Автор книги осветил отдельные проявления «движения мелкобуржуазной стихии» на Тамбовщине, в Сибири, на Украине и др. Махновщина рассматривалась как «антисоветское движение», как «опасное посягательство мелкобуржуазных элементов на важнейшие принципы диктатуры пролетариата». При этом в ее социальную основу зачислялись «кулацкие и деклассированные элементы»[58]. «Кулацко-эсеровский характер антоновского движения» с самого начала, по мнению автора, вылился в «политический бандитизм антоновщины»[59]. Восстание 1921 г. в Сибири, по Голинкову, носило кулацкий характер: кулачеству удалось привлечь значительные массы среднего крестьянства, недовольного политикой военного коммунизма. К тому же автор утверждал, что подготовка восстаний осуществлялась офицерами-белогвардейцами. Белогвардейцы же и руководили «антисоветским движением мелкобуржуазной крестьянской стихии в Западной Сибири, подготовленным и поднятым эсеровскими мятежниками через Союзы трудового крестьянства»[60]. С введением нэпа, как считал автор книги, «мелкобуржуазные массы отошли от антисоветского лагеря», однако сам себе противоречил, утверждая, что «в первые
